Фильм, обошедший «Левиафана» на «Оскаре», польская драма «Ида» оказалась полной противоположностью картины Андрея Звягинцева и действительно достойным лауреатом престижной кинопремии.
Причём обогнала «Ида» российского конкурента не только на «Оскаре» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке», но и на британской церемонии BAFTA. Чем же объяснить решение Академии?
На самом деле, тяжело гадать наверняка. «Ида» — абсолютная противоположность «Левиафана», но их объединяет одно. И «Ида», и «Левиафан» — талантливые картины, и слова министра культуры России Мединского, сказанные после объявления итогов «Оскара», идеально описывают эту ситуацию. «Оскар» действительно не является «единицей измерения талантов мастеров кино».
И формулировка министра культуры России здесь тоже абсолютна верно. «Оскаром» не измеряется талант мастеров. И Звягинцев, и Павликовский, режиссёр «Иды» — мастера кино.
Обе картины — эстетические пиршества хорошего повествования, но если самоцель «Левиафана» состоит в разоблачении пороков российского общества и донесении важного посыла, то «Ида» гораздо менее претенциозна в этом плане.
История молодой девушки накануне монашеского пострига на поверхности кажется фильмом о войне и холокосте — юная полячка Анна узнает, что она была отдана в монастырь еврейской семьей, в которой и родилась. После, урожденная Ида Лебенштейн вместе со своей тётей отправляется на поиски могилы своих родителей.
Так получается, что «Ида» больше экзистенциальное роуд-муви со сценами суицида и катарсиса, нежели типичное военное (или антивоенное) кино. В ней нет ни надуманной сентиментальности, ни глубокого трагизма — вся сюжетная линия с холокостом кажется будто обособленной и вневременной, рассказанной будто вне рамок самого фильма.
Основная тема «Иды» — это место человека в этом мире, место хрупкой девушки в порочном городе и место порочной женщины в хрупком мире. В конце концов из «Иды» получается предельно интимное кино, разговаривающее с каждым зрителем по отдельности.
Разговаривающее мало и по делу — хронометраж картины составляет чуть больше восьмидесяти минут, а сценарий, по словам Павликовского, занял около двадцати страниц. Это один из множества элементов, составляющих минимализм и педантичность «Иды», в которой всего два героя (все остальные персонажи — инструменты), и три остановки (исключительно малый показатель для полнометражного роуд-муви).
В каждой фразе, где слова Иды приобретают двоякий оттенок, и каждом кадре, где она блуждает с краю, чувствуется отрешенность главного героя, связанная с познанием и принятием — впрочем, почти детективные действия Иды не дают понять, целенаправленна ли эта замкнутость, или здесь играют роль факторы характера и эмоционального портрета.
Однако самое важное в «Иде», это, опять же, тот самый диалог фильма со зрителем. Монохромная картинка, обезличивающая место и время действия и личности персонажей, аккуратные сценарные штрихи, подводящие к рефлексивным вопросам: «Ида» шествует по фестивалям и церемониям, но в сути своей остается интимным искусством.
Впрочем, это действительно полная противоположность «Левиафана» — скромный, камерный фильм, не захватывающий дух пейзажами и сюжетной завязкой, обходящий стороной любую политику и старающийся дать как можно меньше провокаций, не утрируя лишним пафосом сцены самоубийства или первого секса.
И, как полная противоположность «Левиафана», польская «Ида» оказывается не столь дружелюбной к зрителю. Затяжные безмолвные сцены и долгий разгон в начале картины могут отпугнуть. В середине же удержать у экрана «Иде» удается скорее эстетической безукоризненностью, а не сюжетными поворотами. Но оно того стоит — Павликовский свою часть сделки выполнил, дело осталось за зрителем. И выводы из состоявшегося диалога делать как раз ему.
