— Ваше решение мне понятно — сегодня я выступил не лучшим образом и разочарован этим, спасибо за ваше время, — ответил я заранее заготовленной фразой и поднялся с дивана. Партнер McKinsey встал вслед за мной и, пожимая мне руку, сказал:
— Никто не знает, что будет лучше или хуже для вас.
От дверей отеля The London NYC на углу 54-й улицы и 7-й авеню, где в тот день прошел финальный раунд интервью McKinsey, таксист повез меня в аэропорт JFK. Мой проект (работать в McKinsey), задуманный еще на третьем курсе, разбился в очередной раз.
Это случилось быстро. Первый интервьюер усадил меня на низкий диванчик за еще более низкий журнальный столик в одном углу гостиничного номера, а сам уселся на стул в противоположном углу, и начал оттуда бросаться вопросами, издалека и свысока смотря на меня.
Я отвечал, ссутулившись над листом бумаги с описанием бизнес кейса, и боролся с волнением. Увы, ответы мои были адекватные, но не выдающиеся.
Второй интервьюер, вальяжный европеец, задал мне кейс, в котором требовалось приблизительно посчитать сумму геометрической прогрессии. Я безнадежно запутался в вычислениях. Третье интервью уже ничего не решало.
Так за два с половиной часа превратились в пепел 50 тысяч долларов. В осеннем рекрутинговом сезоне я сумел добиться приглашений на интервью от четырех консалтинговых компаний. Бизнес-школа обошлась мне в 200 тысяч долларов — и эти деньги были уплачены отнюдь не за прописные истины, изученные мной еще лет 10 тому назад.
Два дня назад в Бостоне мне отказала другая консалтинговая фирма. Оставались еще два шанса, и первый из них мне выпадет уже завтра в Чикаго, куда я должен прилететь через несколько часов. Я начал эту неделю в боевом настроении, уверенный в успехе, но теперь стал мысленно представлять себе последствия возможного фиаско.
Без летней стажировки я просто не доживу до следующего года. Сегодня был январь 2012-го, на моем счету оставалось несколько тысяч долларов. Мне нужны были еще 20 тысяч, чтобы прожить с женой хотя бы до следующего января.
Конечно, сейчас я займу денег у родственников, но что делать потом, когда я их не смогу отдать? А самое главное, без летней стажировки в резюме найти постоянную работу в следующем рекрутинговом сезоне на втором курсе МБА программы будет крайне сложно.
И здесь я усилием воли выключил свой внутренний монолог — в силу давней суеверной боязни думать о плохом. В голове стало тихо, но мысли продолжали мелькать, иногда прорываясь в слова. Впрочем, я все понимал без слов.
***
Такси встало в пробку на мосту. Я взял телефон и начал читать про сенсационную победу Гингрича на первичных выборах в Южной Каролине. И тут вспомнил, что надо позвонить жене.
Закончив разговор, я впервые за этот день почувствовал грусть; в голове привычно закрутилась машина времени и вернула меня в весну 2010 года. Мы всегда любили мечтать, сидя в моей машине где-нибудь на старой площади возле АУЦА, но в то время наши мечты были по-особенному яркие.
Каждые выходные я приезжал из Алматы в послереволюционный Бишкек и спешил к ней на встречу. Я говорил ей, что заберу ее из Кыргызстана скоро и надолго, может быть, навсегда.
Что мы скоро будем гулять по Пятой Авеню в Нью-Йорке, любоваться танцующими фонтанами Белладжио в Лас-Вегасе, прокатимся на трамвае в Сан-Франциско. Что мы будем жить там, где красивые дома, чистые улицы, вежливые люди, где происходит все самое интересное в мире. Перебивая друг друга, мы взахлеб фантазировали о том, чем будем заниматься в Америке.
И всего этого я собирался добиться, поступив в бизнес-школу. Что ж, сначала всё шло по плану. Я продал свою машину, чтобы купить кольцо, сделал предложение, мы сыграли свадьбу, потом раздали за нее долги; я поступил в бизнес-школу, и мы, наконец, уехали навстречу нашей мечте.
Америка оказалась именно такой, какой мы её себе представляли. Мы полюбили Анн Арбор и с нетерпением предвкушали, как будем путешествовать по стране. Но не сразу… Через год — после того, как я заработаю денег на летней стажировке, после того, как получу предложение о постоянной работе и вместе с ним подписной бонус. А пока наших небольших сбережений хватало на частые походы в кино и более редкие посиделки в уютных ресторанчиках около кампуса. Но мы не жаловались, потому что все было впереди.
— Which airline? — спросил таксист.
Я понял, что мы подъезжаем к аэропорту.
— Delta.
Если завтра в Чикаго всё пройдет так же, как сегодня в Нью-Йорке, то вполне возможно, что впереди нас ждет безденежье, безработица, 200 тысяч долларов долга, возвращение в Кыргызстан с туманными перспективами и разбитые мечты.
Я вспомнил нашу самую сладкую мечту, которой мы грезили и о которой иногда спорили. Она хотела мальчика, я хотел девочку. В одном мы были согласны: он или она должна родиться в свободной стране. Приехав в США, мы договорились, что подождём пока не получим результатов моего рекрутинга.
Я весь сжался внутри.
Такси подъехало к входу в терминал; расплатившись с таксистом, я вышел с вещами из машины.
***
До посадки на самолет оставалось два часа. Я сидел в переполненной зоне ожидания и ел свой двойной Биг Мак с картошкой фри и пол-литровой диетической «Кока-Колой». Как обычно, фаст-фуд дал мне приятное ощущение полноты и спокойствия.
Моё положение было сложным, но не катастрофическим. С двумя консалтинговыми фирмами мне не повезло, но оставались ещё две. Я был неплохо подготовлен, благодаря чему и дошел до финальных раундов интервью, в отличие от многих конкурентов. Мне нужно было лишь немного удачи.
Если же удача отвернётся от меня и в оставшихся двух попытках, то на карьере консультанта, ради которой я поступил в бизнес-школу, скорее всего можно будет поставить крест. Однако останутся возможности найти и летнюю стажировку, и постоянную работу в другой сфере, пусть и не такой денежной. Жену можно будет отправить домой к ее родителям, а самому прожить второй год в школе на жареной картошке, как в голодные времена студенчества в Москве.
В самом худшем случае, если я окажусь в числе тех 20-30% студентов, выпускающихся из школы без предложения работы, мне всегда можно будет вернуться в свою старую профессию — аудит — и зарабатывать, как раньше, несколько тысяч долларов в месяц. Ну а кредит, взятый на учебу в американском банке под честное слово, я могу не возвращать — всё равно в Америке мне бы больше нечего было делать. Такой расклад — не конец света, но безусловно бесславный конец моего МБА-проекта.
Большая часть ценности учебы на МБА-программе для студента заключается в том, что в бизнес-школе в течение двух лет у него есть эксклюзивный (относительно тех, кто не является МБА-студентом) доступ к вакансиям и рекрутёрам самых престижных компаний мира. Если студент за время пребывания в школе не смог воспользоваться этим преимуществом, то это значит, что он не реализовал 80% от потенциальной ценности своего бизнес-образования.
Статус обладателя МБА-диплома, престиж бизнес-школы, связи с другими выпускниками — те выгоды от МБА-программы, которые будут сохранять свое значение и после её завершения, составляют только 20% от её потенциальной ценности. Диплом МБА-студента имеет свойство быстро обесцениваться, причем этот процесс начинается ещё до завершения школы.
Через полгода после получения диплома уже никого не волнует, где ты учился. Если ты, к примеру, инвестбанкир — молодец, но оценивать тебя впредь будут уже по твоим делам, и твой босс с дипломом какого-нибудь заштатного университета запросто выгонит тебя с вещами на улицу за грубую ошибку в работе. Если же ты к этому времени безработный, то имя тебе — лузер.
Быть лузером, пусть даже и с МБА-дипломом, мне очень не хотелось. Объявили посадку на самолет, и я направился с чемоданом к своему гейту.
***
«Бисмилла иррахман иррахим, бисмилла иррахман иррахим» — начал я повторять, когда самолет оторвался от взлетной полосы.
На земле я не верил в бога, а в небе я молил его оставить меня в живых, потому что мне было страшно. В перерывах между молитвами я спрашивал себя: зачем мне работа в консалтинге, обещающая сотни миль в перелётах каждую неделю?
К счастью, на этот раз в воздухе было спокойно. Я выпил стакан диетической кока-колы, который мне налила стюардесса, и немного расслабился.
Консультанты должны уметь раскладывать сложные задачи в цепочки простых логических утверждений, и делать это быстро и убедительно, при этом не обладая предыдущим знанием предмета. Поэтому первоначальный успех в консалтинге зависит от способности размышлять в гораздо большей мере, чем в индустрии.
Я шел в консалтинг, потому что ум был моим почти единственным достоинством в бизнесе. Я не считал себя особенно умным, просто не мог похвастаться другими, более важными для успеха, навыками. Например, мне проще было решить математическую задачку, чем понравиться человеку светским разговором.
В минуты слабости я чувствовал себя инвалидом, вынужденным соревноваться в забеге со здоровыми людьми. Бизнес — это мир, которому экстраверты навязали свои правила, и такому созерцательному человеку, как я было в нем неуютно.
Я вспомнил, через что прошел во время осеннего сезона рекрутинга в бизнес-школе, и мне стало грустно.
Снова и снова в течение трёх месяцев я надевал свой парадный костюм, прикреплял на грудь значок с моим именем и спешил на очередное мероприятие, где десятки МБА-студентов обступали, словно свора шакалов, нескольких рекрутёров из какой- нибудь компании. Разница была только в том, что жертвами, дрожащими от страха, были сами студенты.
Они толкали и перебивали друг друга, пытаясь задать рекрутёрам свои «гениальные» вопросы в надежде понравиться им, чтобы те, когда придет время, отобрали их резюме из стопки бумаг, предназначенных для урны, и пригласили на интервью. Вопросы были банальными, так же как и ответы на них.
Вечером, уставший, я возвращался домой пешком, чтобы по пути восстановить свои силы, истощённые пустым и лицемерным общением. Когда у меня на душе было особенно тяжело, я спрашивал себя: зачем? Зачем консалтинг? Зачем бизнес-школа? Зачем карьера в бизнесе?
Почему я решил работать в мире, который не нравился мне своей одержимостью деньгами, карьеризмом, своим равнодушием к слабым и неудачливым, своим напыщенным пустословием?
Почему я не мог заниматься тем, что было мне по душе: созерцанием жизни, постижением её смыслов и сочинением текстов, способных передать мое видение?
Почему… Произошёл толчок, раздался грохот, треск, самолет сильно затрясся и зашатался, громкий гул оглушил меня…
— Are you okay? — спросила меня сидевшая рядом пожилая американка, испуганная моим резким движением.
Я понял, что самолет приземлился. В Чикаго было 9 часов вечера. До интервью оставалось 12 часов.
***
В пол-одиннадцатого ночи я устроился в своём номере в гостинице Hyatt Regency Chicago. В девять часов утра мне предстояло пройти три интервью с партнерами консалтинговой фирмы N. В который раз я мысленно взвесил свою готовность к завтрашнему дню.
Интервью с консалтинговой фирмой, как правило, состоит из двух частей, и большей из них является обсуждение бизнес-кейса. Кейс — это задача, упрощённо отражающая реальную ситуацию из бизнеса.
Например, кейс может быть об авиакомпании, терпящей убытки из-за высоких цен на топливо и конкуренции со стороны лоукостеров; о европейском производителе косметики, стремящемся выйти на рынок Китая; о фармацевтической компании, желающей приобрести молодой стартап.
Интервьюер описывает ситуацию и ставит вопрос, на который нужно ответить кандидату: как повысить прибыль? как выйти на иностранный рынок? сколько стоят биотехнологические патенты?
У кандидата есть 25-30 минут, чтобы сформулировать свой подход к решению проблемы, выудить из интервьюера правильными вопросами необходимые данные, провести их анализ и ответить на поставленные вопросы.
При этом кандидат должен непрерывно объяснять ход своих мыслей интервьюеру и одновременно оформлять их на бумаге. Умение быстро и точно думать на ходу — ключевое для успешного решения кейса.
К сожалению, быстротой ума я похвастаться не мог, и поэтому с самого начала сделал ставку на тщательную подготовку, вложив в нее гораздо больше времени и сил, чем в учебу. В то время, как едва начался первый семестр, и многие мои одноклассники еще думали, в какие отрасли им подаваться, я начал готовиться к кейсам.
Я читал учебники и слушал подкасты по технике решения кейсов, читал аналитические отчёты и Wall Street Journal, чтобы быть в курсе текущих тенденций и проблем в разных отраслях, упражнялся в арифметике, а главное, практиковал «живое» решение кейсов со студентами-второкурсниками.
Я прорешал «вживую» более 60 кейсов до начала сезона интервью (мои одноклассники — в среднем 20-30). Каждый свой опыт решения кейса я тщательно анализировал, фиксируя свои ошибки и пытаясь выявить общие закономерности.
Благодаря большой практике я сумел выработать автоматизм при анализе типичных сценариев. Но любой кейс всегда содержит в себе какой-то уникальный компонент, требующий спонтанной креативности, и, когда мне её не хватало, как это было не раз в предыдущие дни, мои интервью заканчивались неудачей. Я надеялся, что завтра, наконец, сработает не только моя логика, но и интуиция.
Другая часть интервью с консалтинговой фирмой включает так называемое фит интервью (fit interview). Эта часть длится 10-15 минут и состоит из ответов на такие вопросы, как «расскажите о себе», «почему вы хотите быть консультантом?», «каковы ваши цели/достижения/провалы/достоинства/недостатки?», «расскажите о трудной ситуации, когда вы проявили лидерство» и так далее.
И к этой части интервью я постарался подготовиться, написав и выучив ответы на десятки потенциальных вопросов. Здесь сложность для меня заключалась в том, чтобы успешно симулировать естественность в ответах, так как природным артистизмом я не обладал. Я старался отрабатывать ответы перед зеркалом, заучивая не только слова, но и интонацию, и паузы, и взгляды. Вряд ли я добился в этом большого успеха, но в конце концов важнее было хорошо решить кейс.
Я стал рассеянно прокручивать в голове свою «историю» для интервью: «я вырос в эпоху перемен… меня с детства волновали экономические проблемы… я изучал экономику… наука не решает реальных проблем… пошел в бизнес, чтобы влиять на действительность… иду в консалтинг, чтобы научиться решать сложные бизнес-задачи… потом использовать эти навыки в реализации бизнес-проектов… сделать свой вклад в развитие общества».
Я заметил, что было уже одиннадцать часов. Долгие дни и часы подготовки были позади, и сейчас лучшее, что я мог сделать, чтобы подготовиться к завтрашним интервью — это хорошо выспаться.
***
Когда часы показали три пятнадцать ночи, я оставил попытки уснуть и стал дожидаться звонка будильника. Все мои старания обмануть бессонницу закончились ничем.
Напрасно я принимал душ, а потом сидел в тишине сорок минут, пока не почувствовал сонливость: как только я лег в постель, сонливость испарилась.
Три часа пробежали незаметно, пока я притворялся спящим. В какой-то момент я встал и выпил две небольшие бутылки с виски из минибара, но и это мне не помогло. Обидней всего было то, что я вроде бы совершенно не волновался.
Тяжесть в голове к утру мне теперь была обеспечена. Казалось, что продолжилась череда моих неудач. Может быть, судьба намекала мне, что я выбрал неправильный путь?
Как бы красиво не говорили МБА-студенты, они поступают в бизнес-школы, а потом идут в консалтинг, потому что хотят иметь больше денег, чем имеют сейчас, и не знают иного способа этого добиться.
И я не был исключением. Деньги много лет были главной целью моей жизни, и именно поэтому я упорно строил карьеру, несмотря на то, что бизнес никогда не был моей страстью, а продавать у меня получалось куда хуже, чем писать.
Я поверил в деньги в детстве. Наша семья, как и большинство кыргызстанцев, опустилась в 90-х годах в крайнюю бедность. Но мне казалось, что мы были беднее, чем все остальные.
Например, я не смотрел фильмы, которые все обсуждали в классе, потому что у нас не было телевизора. Я ходил пешком, потому что у меня не было проездного. А на выходных я ездил со своим папой-профессором за город, чтобы копать картошку, которую мы ели всю зиму.
Я научился прятаться от этого унижения в книгах и своих фантазиях. Но когда пришла пора отправиться в жизнь, у меня, как у Скарлетт О’Хары, была одна цель: никогда больше не голодать!
Голодать мне пришлось еще пять лет в Москве, куда я поехал после школы на третьей — багажной — полке плацкартного вагона. Но потом страх бедности, усидчивость и удача помогли мне сделать успешную карьеру офисного планктона.
Моей проблемой уже давно было ожирение, а не голод, но когда-то запущенный маховик всё не останавливался. Так может быть настала пора его остановить? Перестать насиловать себя и начать искать своё призвание?
Зазвенел будильник. Я облегченно вскочил с кровати и стал собираться, стремясь поскорее выбраться из этого номера на свежий воздух.
И тут со мной приключилась неприятность: бреясь, я порезал лицо! Причем в нескольких местах и настолько глубоко, что порезы были видны даже без крови!
Консьерж сказал мне, что у них нет маскировочного крема, и посоветовал пойти в ближайший Wallgreens [одна из крупнейших аптечных сетей США], находившийся в паре кварталов. Я побежал туда.
Ворвавшись в аптеку, я закричал на афро-американку за кассой, указывая на свое порезанное лицо:
— Can you help me?
Добрая женщина была слегка ошарашена, но помогла мне, и уже через десять минут, наспех замазав кремом свои раны, зажав под мышкой папку со своими резюме, я бежал против холодного чикагского ветра по Мичиган Авеню мимо гигантской статуи Мэрилин Монро.
***
После получаса попеременного бега с ходьбой я зашел в небоскрёб, где находился офис компании, и присел на диван в вестибюле, чтобы отдышаться. Интервью должно было начаться через 15 минут.
Обычно в последние минуты перед интервью я быстро перебирал в мыслях заученные ответы на вопросы и схемы решения кейсов, но в этот раз я ни о чём не думал, а только сидел, вытирая с лица пот, и ждал, когда успокоится моё сердцебиение.
Наконец, когда ждать дольше уже было невозможно, я отправился к лифтам и поднялся в офис компании.
В офисе я назвал своё имя приветливой receptionist, и она проводила меня в зону ожидания для кандидатов. Там уже было девять или десять человек.
Меньше всего мне хотелось с кем-то сейчас говорить, но это была Америка, поэтому я буркнул: «Привет всем, я Дэн из Мичигана» и ответил каждому представившемуся вежливым «nice to meet you».
Здесь сидели пара индусов, пара европейцев, один латиноамериканец и несколько американцев. Гарвард, Коламбия, Келлогг, Чикаго. Они все о чём-то оживлённо беседовали. А я угрюмо смотрел на них и думал, насколько жалкое зрелище я представлял собой по сравнению с ними.
Они были из более престижных школ. Они гораздо лучше говорили по-английски. У них были лучше костюмы, рубашки, обувь, прически и цвет лица. Они были выше меня ростом. Наконец, они все бойко говорили, излучая бодрость и уверенность.
Особенно меня впечатлила одна красивая светловолосая американка в строгом брючном костюме, громко говорившая каким-то натуженным низким голосом. «Она точно пройдёт», — подумал я.
Уже было 9:10, а к нам ещё никто не выходил. Мне показалось, что конкуренты время от времени бросали на меня странные взгляды, поэтому я решил сходить в туалет, посмотреть на себя в зеркале.
В туалете я ещё раз нанёс немного крема на лицо, поправил волосы, подтянул галстук, отряхнул пиджак. Когда я вернулся, там уже никого не было кроме девушки с reception.
— Где вы были? Пойдёмте со мной, я вас провожу к интервьюеру, — сказала она.
Моё сердце сильно застучало.
Мой первый интервьюер был высокий франкоязычный бельгиец, около 40 лет.
— Так вы из Кыргызстана? Очень хорошо, очень хорошо. Вы первый кыргыз, которого я вижу. Я 20 лет жил и работал в разных странах, много путешествовал, но никогда раньше не встречал людей из вашей страны. Очень, очень приятно, — быстро заговорил валлонец после первых приветствий.
Он начал рассказывать о себе, о том, где он учился, как пришел в консалтинг, о своих проектах и путешествиях. Говорил очень быстро, проглатывая окончания слов, так что мне едва удавалось изредка вставлять свои вопросы.
Прошло 5 минут. Я с растущим раздражением ждал, когда он прекратит свою болтовню и перейдет к вопросам фит-интервью, а он всё не останавливался. И тут я спохватился!
Не будет никаких вопросов! Его болтовня уже была тестом для меня, тестом, который я пока проваливал, потому что до сих пор не сказал ни слова о себе!
Прервав его на полуслове, я ринулся в атаку.
— Очень интересно. Со мной была почти такая же история, когда я работал аудитором в Кыргызстане, — начал рассказывать я.
В следующие 15 минут мы поочерёдно обменивались историями, и я пытался говорить не меньше, чем он, несмотря на его постоянные попытки перебить меня.
— Ок, давайте теперь я задам вам небольшую задачку, — наконец, сказал валлонец.
Я достал бумагу и ручку и приготовился слушать. Я понимал, что настал тот момент, от которого, возможно, зависела вся моя судьба.
Кейс был необычным по форме — в виде загадки. Небольшая американская компания производила специализированное оборудование, использовавшееся в оборонной промышленности США и нескольких стран НАТО.
В основном оборудование продавалось в Америке и лишь небольшая часть выпуска компании экспортировалась за рубеж. Компания продавала своё оборудование за рубежом по цене ниже себестоимости. Почему она это делала?
Я сразу спросил:
— Может быть, экспортная цена выше переменных издержек? В таком случае компания все равно зарабатывает прибыль на экспорте, даже если продает оборудование ниже полной себестоимости.
— Нет, — ответил валлонец. — Экспортная цена ниже переменных издержек.
Получалось, компания на самом деле продавала продукцию за рубеж себе в убыток. Зачем?
— Может быть, правительство США субсидирует экспорт?
— Нет.
— Правительство США заставляет компанию это делать по политическим причинам?
— Нет.
— Компания пытается таким образом увеличить спрос на свою продукцию за рубежом?
— Нет.
— Компания экспортирует за рубеж ещё какую-то другую продукцию, а это оборудование продаёт в довесок?
— Нет.
Получив ещё два «нет» на свои предположения, я замолчал. Мне стало плохо, я почувствовал слабость в ногах.
— Ну что, всё? Сдаётесь? — насмешливо спросил валлонец.
— Нет, нет, дайте мне подумать.
Весь опыт решения кейсов говорил мне, что ответ лежал где-то на поверхности, что он был очевиден.
Но самую очевидную возможность — что экспорт на самом деле не убыточен — я уже проверил, спросив про переменные издержки…
И тут из глубин памяти выплыл ответ.
Стоп! А почему переменные издержки? Ведь имеют значение предельные издержки, а не переменные!
Просто я привык, что во всех кейсах для МБА-студентов переменные издержки на единицу продукции были всегда фиксированы, а потому эквивалентны предельным издержкам. Но, если имеет место возрастающая отдача от масштаба, то переменные издержки снижаются с ростом производства и отличаются от предельных. И значит, цена может быть ниже переменных издержек, но выше предельных.
— Может быть, цена выше предельных издержек, и это значит, что экспорт на самом деле прибыльный?
Валлонец оживился.
— Очень, очень хорошо. Вы на правильном пути. Но — предельные издержки? Что это значит — поясните?
— Это значит, что чем больше производит компания, тем ниже становится себестоимость производства. Экспорт даёт возможность компании увеличить производство и снизить себестоимость всей продукции. Тот убыток, который компания несёт на экспорте, возмещается дополнительной прибылью на внутреннем рынке. То есть, предельные издержки производства дополнительной продукции на экспорт ниже, чем экспортная цена на неё — компания в итоге зарабатывает благодаря экспорту прибыль.
И тут я сделал то, что сильно подняло меня в глазах валлонца. Я нарисовал график.
График, иллюстрирующий максимизацию прибыли монополистом, с кривыми спроса, предельного дохода, предельных и средних издержек — тот график, который я выучил много лет назад из книжки Макконнелла-Брю для первокурсников-экономистов и который я мог бы нарисовать с закрытыми глазами.
— Очень, очень хорошо! Феноменально! Вы — молодец! — восторженно закричал валлонец.
Кейс был решен. На прощание валлонец сказал мне:
— Ну давайте, маленький кыргыз, удачи вам. Надеюсь, я вас ещё увижу.
Это был мой день. Следующие два интервью я прошел легко как десятиклассник, решающий задачи для первоклассников. Окрылённый своим первым успехом, взвинченный всем, что со мной произошло за последние сутки, я был быстр, страстен, неотразим.
Через три часа после начала первого интервью я вышел из здания и медленно побрёл по тротуару. Мне хотелось бежать, но я очень устал. Я был будто пьян и ничего не замечал вокруг: ни прохожих, ни зданий, ни улиц с машинами. В голове проносились только отдельные слова: оффер! стажировка! консалтинг! победа!
Я не понял, как я очутился у входа в Миллениум-парк. Там я присел на скамейку, потому что не мог идти дальше. Солнце ярко светило, чикагские небоскрёбы причудливо отражались в «Облачных вратах», впереди мелькали фигурки людей, катающихся на городском катке.
Я забылся. Когда я очнулся, прошло два часа. Мне уже нужно было спешить в аэропорт, и я пошел к дороге, чтобы поймать такси.
По пути я смотрел на стоящие впереди небоскрёбы и думал о том, что начинается новая неведомая страница моей жизни. Что там меня ждет? Так ли хорошо там внутри стеклянных коробок, как я себе воображаю? Буду ли я создавать что-то стоящее или перегонять бумагу из принтера в шрёдер? Работать для души или для зарплаты? Засыпать счастливым или не спать от нервного напряжения?
Я сел в такси.
— First stop, Hyatt Chicago, then O’Hara airport, — сказал я таксисту.
— Ok, sir, — ответил латинос-таксист.
По дороге в аэропорт я позвонил жене. Когда я закончил, таксист внезапно мне выдал:
— Байке, вы откуда?
Парень оказался из Кыргызстана, Адилет. Мы разговорились.
Адилет был с Иссык-Куля. Приехал в Нью-Йорк два года назад, почти не зная английского, потом перебрался в Чикаго. Работал здесь таксистом уже полгода.
— Байке, вы знаете, кыргызов в Чикаго очень много, — сказал он. — Раньше, когда видел кыргызов, сразу лез к ним обниматься. Теперь их так много, что я, увидев кыргыза, отворачиваюсь и прохожу мимо. Нас тут очень много, после негров сразу мы идём.
Я еле удержался от смеха.
— Ну а что, ты по дому не скучаешь? Когда назад в Кыргызстан вернёшься?
— Конечно, я скучаю. Скоро вот поеду домой, хочу девушку привезти сюда, невесту. А насовсем вернуться пока не могу. Дома, сами знаете, много не заработаешь.
— Как здесь, нравится?
— Нравится, в принципе. Главное, чтобы миграционная полиция не поймала — они тут рейды делают постоянно, а так всё нормально.
Когда машина подъехала к аэропорту, мы попрощались и пожелали друг другу удачи.
Я пошёл внутрь здания.
Кто я такой, чтобы сомневаться в том, как устроена жизнь? Не я первый, не я последний. Нужно жить как все. Нужно воспользоваться дарованными способностями и возможностями и попытаться сделать жизнь чуть лучше. Нужно оставить после себя что-то ценное.
Здесь я вспомнил о наших с женой планах и улыбнулся.
***
А почти ровно через год появилась она — наша дочка, свет моей жизни, ради которой я и бегал по Чикаго в тот зимний ветреный день.
Фото на обложке: Christopher / Flickr