Колумнист Парфён Семенович отвечает на распространенный вопрос, зачем ЛГБТ борются за свои права, ссылаясь на пример из своей жизни.
Я впервые летел на самолете так далеко. Спать в полете я почти никогда не могу, поэтому к половине восьмого утра, когда «Боинг» приземлился в одном из московских аэропортов, голова у меня была тяжелой.
Получив багаж и выйдя в зал аэровокзала, я впервые в жизни воочию увидел своего лучшего друга — Свету. Впервые в жизни мы обнялись. Было радостно и немного странно «вживую» видеть человека, которого ты до этого в течение десяти лет мог созерцать только на фотографиях.
— А где Женя? — спросил я.
— Ждёт в машине.
Я с трудом втиснул себя вместе со своим огромным рюкзаком на заднее сиденье крошечной Жениной «Тойоты». Большая часть поездки до их чуть менее крошечной квартиры-студии проходила по МКАДу — надо ли говорить, что я, как человек, не видевший до этого города, большего, чем Алма-Ата, всю поездку сидел с открытым ртом. Автострада казалась огромной после узких бишкекских улиц. Ровные ряды машин — невообразимой идиллией ПДД после дорожного хаоса Кыргызстана. Даже воздух казался другим. И в целом, было ощущение, что я оказался на другой планете.
Новые впечатления начисто лишили меня всякой сонливости после перелета. Приняв душ и надув для себя огромный матрац, я отправился скитаться по огромному и новому для себя миру Москвы.
Уже вечером, после того, как я прошел по городу пару десятков километров, Женя со Светой подобрали меня на своем маленьком авто и повезли показывать их излюбленные места. Домой мы возвращались поздно ночью, около двух — к тому времени я не спал уже более суток и постоянно отключался. Очки спадали с носа и стукались об пол «Тойоты». Это происходило раз пять, каждый раз мы втроем смеялись, а потом я снова засыпал — и опять просыпался от этого стука.
***
Со Светой я познакомился, когда мне было тринадцать, в одном из популярных российских чатов, которые тогда переживали свой бум. Если вы читали мою предыдущую историю, то знаете, что я принадлежал к первому поколению интернет-зависимых подростков Кыргызстана — думаю, это многое может прояснить.
Я умничал так, что Света решила, что я — «какой-то тридцатилетний дядька-психолог». Это уже потом мы узнали, что я младше ее на три года. И что мы, с разницей в эти годы, родились в один день. Поздравление «С днём рождения нас!» стало для нас традицией за полжизни, которые мы знаем друг друга.
О том, что Света любит девушку, я догадался буквально через пару дней нашей активной переписки, по единственной фразе: «Я люблю того, кого любить нельзя».
Любовь моей подруги жила еще дальше от нее, чем моя полумифическая пианистка Лена — это, конечно, стало одной из причин нашего с ней сближения.
В следующие несколько лет на примере нас я полностью прочувствовал значение английского слова soulmates — словари дают переводы вроде «закадычного друга», но они мне кажутся приблизительными и совершенно неточными.
Наше позднее детство прошло в полном единении душ на расстоянии тысяч километров. Я пытался писать, а она рисовала — и мы с удовольствием делились друг с другом порой сомнительными плодами своего творчества.
Я сделал ей фиговый сайт и зарегистрировал в ЖЖ, она познакомила меня с кучей европейских фильмов из категории «не для всех», журналом «Птюч» и музыкантами, во многом сформировавшими мои нынешние аудиальные пристрастия.
Я писал ей каждый день, а она среди зимы сбегала из больничной палаты домой, чтобы прочесть очередное письмо.
Конечно, Женя не была той девушкой, о запретной любви к которой я узнал в первые дни нашего со Светой знакомства. С тех пор она успела переехать из своего маленького городка на российско-китайской границе в Москву, стать дизайнером и съездить на учебу в Европу. Там с ней и произошла Женя. Уже к тому времени она получила итальянское гражданство, и много времени проводила за границей.
К нашей первой встрече они уже вполне состоялись, как пара. В планах был ребенок — роль биологической матери была отведена Свете.
— Мы бы уже могли уехать в Европу, пожениться и завести ребенка, — говорила она мне тогда, — но там люди какие-то другие, слишком наивные что ли.
Ей нравилась Москва. Жене Россия не нравилась категорически, но уезжать в Италию она пока не планировала — потому что была Света. Тогда в России еще не был принят закон о «пропаганде гомосексуализма».
Я провел у них десять дней. Все это время меня не покидала радость от осознания того, что мой лучший друг после череды жизненных трудностей и неудач — которых было немало, — наконец, нашел свое настоящее счастье.
Женя умерла через полгода после моего возвращения домой. Та форма рака, которой была больна она, обычно характерна не для молодых девушек, а для мужчин в возрасте — потому врачи не могли ничего понять почти до последнего.
«Женя умирает от рака. Она уже неадекватна», — короткая СМС от Светы стала ответом на все мои вопросы относительно череды странных статусов у нее «Вконтакте» и непонятной Жениной болезни, о которой я узнал из ее «Твиттера».
Она умирала в своем родном городе — в сибирском городке, названия которого я даже не запомнил. Все это время Света была там, но не могла попасть в реанимацию — туда пускают только родственников, а кто она ей? Подруга? Не аргумент. Все, что она могла — сидеть в квартире Жениного отца и запивать антидепрессанты алкоголем.
***
В следующий раз мы встретились через год в кафе на крыше питерских «Этажей» — это что-то вроде нашего лофта «Цех», только в центре города и гораздо больше.
Я боялся расспрашивать про Женю — если в человеке есть хоть капля учтивости, он не будет поднимать больные темы. Тем не менее, через некоторое время Света заговорила об этом сама, подробно рассказывая все то, что ей пришлось пережить в минувшем январе.
— Раньше я не понимала всех этих ребят, которые выходят на гей-парады и борются за свои права. Я даже в гей-клубы давно перестала ходить, — сказала она. — Но сейчас я думаю о том, что если бы мы до ее смерти прожили вместе не пару лет, а гораздо дольше? Если бы у нас уже были дети и совместное имущество?
Через полтора года после смерти Жени она позволила себе влюбиться.
Мы ехали в одном из последних поездов метро. Света со своей новой девушкой сидели рядом со мной, та положила голову на плечо моей подруге. Я смотрел на их отражение в оконном стекле напротив и улыбался — кажется, это нормальная ситуация для человека, который видит, что кому-то хорошо. Света улыбалась моему отражению в ответ.
Тем не менее, меня не покидало сильное чувство тревоги — я не знал, как могут отреагировать на эту сцену немногие пассажиры ночного поезда. К тому моменту Россия уже впала в свое нынешнее параноидальное состояние с Крымом, войной, закрытием неугодных СМИ и запретом гей-пропаганды. И ситуация, когда поезд останавливают и вызывают полицию из-за того, что в нем обнимаются два человека, была уже не чьим-то бредом, а реальностью из новостных изданий.
Вскоре, впрочем, они расстались — я думаю, мой друг еще нескоро встретит кого-то, кто предназначен ей надолго.
С одной стороны жалко их, а с другой противно.
Я за из права. Почему мы должны дискриминировать их. Я знаю в нашем городе и во всей стране вообще не принято, не то, чтобы открыто говорить о себе что они геи/лесбиянки/трансденжендеры. Я от слова гей «нам» противно. Геи всегда были и будут. У них должны быть равные права что и с людьми которых привлекает противоположный пол. Они рождаются и становятся такими. И хотят быть счастливыми с кем бы не было. Для тех кто будет осуждать меня: у меня есть парень. И есть друзья геи/лесбиянки. И они такие же люди как и все.