И Орлова, и Петров родом из советских больших посёлков или, скорее, из маленьких городков, которые по всей стране вырастали вокруг горнодобывающих предприятий. Эти городки были уютны и самобытны: туда направляли в основном технарей со всего бывшего Союза. В них было «то самое» московское обеспечение, хорошая инфраструктура с больницами и школами, отличными врачами и учителями, книжными магазинами, библиотеками и бассейнами.
Росли там в стандартных пятиэтажках вполне городские дети, которые знали наизусть стихи Пастернака и играли непременный «Хорошо темперированный клавир» в музыкальных школах. Дети выросли светские-советские, в смысле чемодана знаний, но с уже новыми представлениями о жизни.
А сейчас они живут в столице.
У Петрова длинные, собранные в пучок или распущенные гривой, пышные волосы. Он высок, аристократично тонок в кости, глаза горят тёмным огнём, и кажется, что за его плечами устало повисли демонические врубелевские крылья. Его влечёт пряная, притягательно-иллюзорная, нервно-настоящая, одухотворяющая плоть — жизнь театра.
Он по макушку вовлечён в искусство условностей и прозрений. Там всё высоко и дышится, как в горах — и воздух лавром и лимоном пахнет. И даже пот там совсем другой — он священный пот искусства, и этим всё сказано. Однако он умеет нарубить дров — в прямом смысле, и натопить баню. Но в театре он сбрасывает эту память рук, как Василиса Прекрасная — лягушачью кожу.
Орлова умница. Она на зависть быстро учится, моментально схватывает мысль, её способности к общению — на уровне классного психолога, умелого репортёра и успешного организатора ток-шоу. А ещё заразительный смех, глаза бесёнка и старшей сестры одновременно, и тёплые, мягкие руки. Её способность слушать и слышать, входить в суть дела другого, острый ум и всегдашняя готовность смеяться привлекает к ней людей.
Она музыкальна. Она естественна в своих душевных движениях: на берегу озера с ней можно два часа петь песни — грустные и весёлые. Она легко читает про то, как «мы будем жить с тобой на берегу, отгородившись высоченной дамбой» — но точно, не выдержала бы без большого мира, с его тревогами и праздниками. Она любит дарить и, как ребёнок, радуется подаркам, даже самым пустяковым. Орлова не выносит пафоса и в совершенстве владеет искусством его снижения — вышутить, высмеять, «поржать».
Она много читает и сильно чувствует. Но вот беда: она не Забелла-Врубель, не Ида Рубинштейн и даже не Вера Комиссаржевская.
Петров сильно несправедлив в том, что отказывает Орловой в тонкости душевной. Она его слышит и чувствует. Она, действительно, хрупка, пусть не снаружи, но точно внутри. Азбучная истина: не отказывайте другому в тонких чувствах, каким бы грубым, толстокожим не показался бы вам этот человек.
Помню, как-то поздней ночью под моим окном голосили мужики пьяными голосами и сильно досаждали благопристойным гражданам. Сначала и слов-то было не разобрать, пели они что-то разухабистое и даже как будто неприличное. А потом, как это часто бывает с человеком выпившим, и выпившим хорошо, потянуло на лирику. Слышу: пробиваются слова — такие прекрасные: «Ходят кони над рекою, просят кони водопою…». Утром соседка сказала: да это из дома напротив, философ там живёт, праздновали вчера чего-то…
Грубоватая деревенская баба, наблюдая на свадьбе жениха с невестой, сказала ей после: ох и длинной тебе жизнь с ним покажется. Так и вышло. И не потому, что баба эта экстрасенс, прости господи. Просто у неё своя тонкость есть. Душевная.
Избалованный мальчишка тринадцати лет, из богатой семьи, во время частного урока говорит учительнице: да вы не переживайте так, я напишу это сочинение, правда, напишу…
Серёжка-троечник, перед которым я задирала нос, спас меня из бурной горной речки. А потом, как мне рассказали, погиб, спасая ещё кого-то во время полёта на самолёте. Он стюардом работал. А я воображала, что ему высокое недоступно. Получилось, что и физически — в небе, и метафизически — спасая другого, всё-то он сумел.
Маленький Принц не выдумка. Ребёнок говорит взрослому: Не наступай на них. – Это же сорняки. – Но они же красивые. А взрослый дядька, считающий, что дошёл до полной учёности, даже не заметит или не поймёт, про что этот малыш лепечет.
Дедок из глухого горного села, конечно, не читал Мандельштама. Но будьте уверены: если вы его гость, то он будет с вами так ласков и предупредителен, как мать с ребёнком. Возможно ли это без чуткости, отполированной веками традиции?
Чуткость, тонкость, умение слушать, чувствовать красоту — всё это не привилегии людей искусства, а природные качества каждого человека. Они бывают засыпаны песком бытовых проблем, затянуты тиной неудач, печалью разочарований, что мешает слышать звуки мира. Но всё это в нас, в каждом, есть. А значит, есть в любом другом — и бойтесь не угадать в нём или в ней этой способности. Это самое большое неуважение — не видеть этой тонкой плёночки человечности, без которой мы просто вредная для планеты биомасса.
Ведь и крестьянки любить умеют, как сказал классик. Если б он знал, как он прав. Знал, наверно, на то он и классик.
Фото на обложке: artfiae/Flickr