Синцзян, тюркский регион на северо-востоке Китая находится под колпаком. Миллион уйгуров, проживающих там, содержат в концентрационных лагерях. Каждое сообщение, каждое слово, каждое движение людей проверяется властями — они ищут в них экстремизм. В это время в Стамбуле община женщин, сбежавших от преследования в Восточном Туркестане, ведет диджитал сопротивление против государственного надзора.
Статья была ранее опубликована на английском языке на Coda Story.
Нурджамал Атавула помнит, как купила свой первый смартфон. Это случилось в 2011 году, она жила в Хотане, городе-оазисе в Синцзяне, фотографировала детей и обменивалась смайликами с мужем, когда он уезжал по делам. В 2013 году Атавула установила WeChat — главное китайское приложение для общения. Сразу после этого до нее дошли слухи о том, что правительство может узнать, где ты находишься, по твоему телефону. Но тогда она им не поверила.
В начале 2016 года полиция начала регулярно проверять дом Атавулы. Мужа вызвали в полицейский участок. Там ему сообщили, что его переписки в WeChat подозрительны — он регулярно общался со своими турецкими друзьями. Китайские власти считают такое поведение потенциально экстремистским. Тогда дети Атавулы начали пугаться и прятаться при виде полицейских.
Семья решила переехать в Турцию. Муж Атавулы, боясь, что ее тоже могут арестовать, послал ее первой. Сам он остался в Синцзяне и ждал, пока детям сделают загранпаспорта.
«В тот день, когда я улетела, мужа арестовали»,— говорит Атавула. Когда она приехала в Турцию в июне 2016 года, ее телефон сломался, и, когда его починили, оказалось, что все друзья и родственники удалили ее из своих WeChat. Она осталась в Стамбуле одна, и ее цифровая связь с Синцзяном была перерезана. В конце декабря 2016 года ей удалось поговорить с матерью по скайпу одиннадцать с половиной минут — если не считать этого, связь была полностью перерезана. «Иногда я чувствую, что те дни и часы, которые я проводила с семьей, с мужем — это просто сон, и что я была одинока с первого дня моей жизни»,— говорит она.
Сейчас тридцатилетняя Атавула живет одна в небогатом квартале в европейской части Стамбула Зейтинбурну. Тут проживает самая большая уйгурская община в Турции, приехавших сюда из Синцзяна — большого богатого ресурсами региона Китая, горы и пустыни которого раскинулись вдоль стародавнего Шелкового Пути.
Атавула одна из 34 тысяч таких мигрантов. Сейчас она не может связаться с родственниками — ни по телефону, ни через WeChat, ни через другие приложения. «Мне очень грустно, когда я вижу, как люди общаются с родственниками по видеочатам. Почему я не могу даже услышать голоса своих детей?»— говорит она.
Для синцзянских уйгуров любой звонок с зарубежного номер может стать причиной немедленного ареста. Даже несмотря на то, что формально в этом нет ничего незаконного, власти считают такие действия подозрительными и потенциально экстремистскими. Китайские уйгуры удаляют своих родственников-эмигрантов из чатов и соцсетей, а уехавшие даже не пытаются поддерживать контакт со своими близкими, боясь, что китайские власти накажут их семьи. Это только один из способов, которым правительство Си Цзиньпина осуществляет слежку за уйгурами в Китае, и это сказывается на жизни этого народа по всему миру.
Зейтинбурну, район, в котором живет Атавула, усыпан ресторанами и кафе уйгурской кухни — лагман, бараний шашлык и зеленый чай тут можно найти на каждом шагу. Часто можно увидеть сепаратистский флаг уйгуров: он выглядит как голубая копия турецкого. В Китае использование этого флага запрещено, как и названия региона, который он символизирует — Восточного Туркестана (так уйгуры называют Синцзян).
Синцзян по-китайски значит «Новая граница». Он оказался под контролем Коммунистической партии Китая в 1949 году. Во второй половине двадцатого века независимость уйгуров была угрозой, которая нависла над планами Партии. Поэтому правительство пыталось «ассимилировать» уйгуров при помощи массового переселения ханьцев, китайского большинства, в Синцзян.
В девяностые в Синцзяне происходили бунты и столкновения уйгуров с полицией. В документе, опубликованном китайскими властями в марте, правительство назвало эти протесты «антигуманными, антисоциальными и варварскими действиями», совершенными группами сепаратистов. «Международная Амнистия» описала их как мирные демонстрации, которые полиция превратила в бойню. Уйгурская активистка-изгнанница Ребия Кадир заявила, что «никогда не видела таких ужасов в своей жизни». «Китайские солдаты просто молотили демонстрантов».
После 11 сентября китайское правительство подхватило риторику Джорджа Буша и начало вести собственную «войну с терроризмом» — против сепаратистских групп в Синцзяне. В 2009 году в Урумчи, столице региона, случились кровавые межэтнические столкновения между уйгурами и ханьским населением. Это событие назвали «китайским 11 сентября». Полиция закрыла город, выключила интернет и отключила сотовую связь. Это стало началом новой политики контроля уйгурского населения — цифрового.
В последние годы китайское правительство научилось успешно бороться с исламским экстремизмом при помощи смартфонов. В 2011 году китайский IT-гигант Tencent Holdings запустил приложение под названием WeChat (по-уйгурски оно называется Undudar). Оно быстро стало важнейшим способом связи в Китае.
Запуск WeChat стал «моментом огромного облегчения и свободы»,— говорит Азиз Иса, уйгурский ученый, изучавший использование этого приложения вместе с доктором Рэйчел Харрис в лондонском университете SOAS. — «Никогда раньше у уйгуров не было таких возможностей использовать социальные медиа». По его словам, уйгуры всех возрастов и уровней достатка открыто обсуждали там все — от политики и религии до музыки.
К 2013 году приложением пользовались уже около миллиона уйгуров. Харрис и Иса увидели устойчивый рост исламского контента, «по большей части аполитичного, но иногда — открыто радикального и оппозиционного». Иса вспоминает, как его начал беспокоить националистический контент, хотя он уверен, что речь шла о менее, чем одном проценте всех постов. Большая часть уйгуров «не понимала, что власти следят за ними»,— говорит он.
Свободное общение в WeChat продолжалось около года. Но в мае 2014 китайское правительство создало специальный отряд для борьбы со «злоупотреблениями» в мессенджерах, в особенности для борьбы «со слухами и информацией, приводящей к насилию, терроризму и порнографии». WeChat и его конкуренты обязаны были позволить правительству следить за деятельностью юзеров.
Мюессер Миджит (имя изменено, чтобы защитить ее семью) была студенткой в Стамбуле. Она уехала из Синцзяна в 2014 году незадолго до начала репрессий. Даже когда девушка еще училась в Китае, они с ее уйгурскими друзьями уже использовали компьютеры и телефоны с осторожностью. В частности, они боялись, что их исключат из университета, если поймают за обсуждением религии в онлайне. Брат Миджит, который начал работать в синзцянской полиции в конце нулевых, просил ее следить за языком в сети. «Он всегда твердил мне, чтобы я ничего не говорила о религии и вообще была осторожной»,— говорит Миджит. Поэтому она не состояла в религиозных чатах в WeChat, а если друзья посылали ей сообщения на мусульманские темы, то девушка немедленно удаляла их. Всякий раз, возвращаясь в Синцзян на каникулы, Миджит делала полную перезагрузку телефона.
Слежка за уйгурами не ограничивается проверкой их телефонов. Миджит помнит, как летом 2013 года впервые познакомилась с технологией распознавания лиц. Ее брат пришел домой с дежурства в полицейском участке с прибором, который напоминал крупный смартфон. Он отсканировал лицо Миджит и ввел ее возрастную категорию «от 20 до 30». Прибор тут же показал всю информацию о ней, включая домашний адрес. Брат предупредил девушку, что скоро эта технология будет запущена по всему Синцзяну. «Вся твоя жизнь будет записана»,— сказал он.
В мае 2014 китайские власти запустили кампанию борьбы с терроризмом. Она появилась как реакция на несколько атак, якобы совершенных уйгурскими боевиками: наезд террориста-самоубийцы на пешеходов на площади Тяньаньмэнь в 2013, нападения с ножом на железнодорожной станции Кунмин и взрыв на рынке в Урумчи в 2014. В последствии власти сделали своей мишенью уйгуров, казахов, кыргызов и другие тюркские этнические меньшинства в Синцзяне.
Миджит стали обыскивать каждый день. Она решила уехать доучиваться в Турцию, а когда в 2015 приехала на каникулы, девушка увидела приборы для распознавания лиц, вроде того, что ей показал брат, которые стояли на каждом шагу. Когда она въехала в город, ее тут же просканировали. «При выходе из автобуса всех проверили, одного за другим»,— рассказывает Миджит. Кроме того, ее также сканировали при входе в супермаркет, торговый центр, госпиталь или любое общественное место.
Амина Абдувайит занималась в Урумчи бизнесом, а теперь живет в Зейтинбурну. Она помнит, как ее лицо впервые отсканировали и внесли в полицейскую базу данных. «Это было как в цирке»,— вспоминает она. «Они просили пялиться в камеру так и сяк, просили засмеяться, и я смеялась, просили посмотреть грозно — и я пучила глаза».
Абдувайит попросили также сдать в полицию образцы ДНК и крови. Китайское правительство придумало масштабный план по созданию полного биометрического портрета уйгурского населения Синцзяна, чтобы облегчить поиски тех, кого оно считает нонконформистами. «Полицейский участок был полон уйгуров»,— рассказывает Абдувайит. «И все сдавали анализы крови».
Напоследок Абдувайит попросили дать полиции образец голоса. «Они заставили меня читать газету вслух в течение одной минуты. Это был репортаж об аварии на дороге. Мне пришлось прочесть его три раза, полицейские думали, что я специально говорю не своим, низким голосом»
Китайская компания iFlytek — гигант на рынке искусственного интеллекта — владеет приблизительно 70% рынка распознавания речи в Китае. Именно она отвечает за развитие программного обеспечения, распознающего речь в Синцзяне. В августе 2017 года Human Rights Watch нашла сведения о том, что iFlytek поставляет технологию распознавания голосов в полицейские участки региона.
Human Rights Watch также считает, что эта компания вместе с китайским Министерством общественной безопасности разрабатывает систему прослушки телефонных разговоров. «Многие партийные и государственные лидеры включая Си Цзиньпиня хвалили инновационную работу нашей компании»,— говорится на сайте iFlytek.
Халмурат Харри, уйгурский активист, живущий в Финляндии, побывал в городе Турпан в 2017 году и поразился психологическому эффекту от почти постоянных полицейских проверок. «Ты чувствуешь себя так, будто бы ты под водой»,— говорит он. «Не можешь дышать, каждый вдох делаешь очень осторожно». Он вспоминает, как поехал с другом в пустыню — тот сказал, что хочет посмотреть на закат. Они оставили телефоны в машине и пошли гулять. «Мой друг спросил: “Скажи мне, что происходит снаружи? Другие страны знают о том, как преследуют уйгуров?” Мы разговаривали с ним несколько часов и он хотел пробыть в пустыне всю ночь».
Чтобы превратить Синцзянь в самый контролируемый регион на планете, была построена грандиозная сетевая структура безопасности. К 2016 году только в Урумчи было установлено больше 160 000 камер, говорят эксперты по китайской безопасности Адриан Зенц и Джеймс Либолд.
После того, как Ченя Цюаньго назначили региональным секретарем КПК в Синцзяне, власти наняли более 100 000 специалистов по безопасности разного уровня, а затраты в этой сфере выросли на 92% и составили 8,6 миллиардов долларов. Это только часть грандиозных инвестиций в безопасность по всему Китаю — в 2017 году они составили рекордные 197 миллиардов долларов. Например, за китайцами сейчас следят 173 миллиона камер, а в ближайшем будущем китайское правительство надеется добиться 100% видеопокрытия всех «основных общественных мест».
Для уйгуров, впрочем, ограничена еще и занятость. По словам Зенца, большая часть хороших работ требуют свободного знания китайского — а многие уйгуры им не владеют. Одним из немногих вариантов для них остается служба в полиции, что в большинстве случаев означает слежку за своими.
Цифровые ГУЛАГи Китая
В августе 2018 года Комитет ООН по ликвидации расовой дискриминации выпустил заявление, в котором говорилось, что не менее миллиона китайских уйгуров содержится в огромных лагерях, «окруженных завесой секретности». После этого в октябре 2018 года китайское правительство заявило, что в стране действует «программа переобучения и подготовки» и выпустило закон, легализующий эти «центры подготовки».
В сентябре 2018 года Human Rights Watch выпустила доклад, описывающий нарушения прав человека в Синцзяне в масштабе, невиданном со времен Культурной революции (социо-политического движения, запущенного Мао Цзэдуном в 1960-х — ред.) По мнению группы, создание лагерей «переподготовки» показывает решимость Пекина полностью изменить регион.
54-летняя Гульбахар Джалилова, уйгурская торговка одеждой из Казахстана, провела год, три месяца и десять дней в лагерях в Урумчи. Сейчас она живет в Стамбуле. Согласно ордеру на арест, выписанному на нее Бюро общественной безопасности Урумчи, ее задержали за «подозрительное вовлечение в террористическую деятельность в регионе». Полиция обвинила ее в отмывании денег через одну из ее сотрудниц в Урумчи, которую тоже арестовали.
Джалилову отправили в один из каншоусуо — так называют временные центры содержания заключенных в столице Синцзяня. В течение следующих пятнадцати месяцев Гульбахар побывала в трех разных лагерях в Урумчи. Женщину держали в камере 3 на 6 метров, в которой одновременно сидели, поджав под себя ноги, до 50 человек.
В августе 2018, когда Джалилову выпустили на свободу, у нее начались проблемы с памятью, а поэтому она хранит блокнот с записями имен всех женщин, которые делили с ней камеру. В нем также указаны причины ареста ее сокамерниц, среди которых, например, установка WhatsApp, заблокированного в Китае, хранение трудов уйгурских ученых или найденый в телефоне религиозный контент.
Она помнит, что на стенах комнаты висели четыре видеокамеры, а над дверью — телевизор. «Вожди в Пекине видят вас», — говорили ей охранники. Раз в месяц они показывали заключенным речи Си Цзинпина и заставляли их писать покаянные письма. «Если кто-то писал что-то плохое, его наказывали»,— говорит Джалилова. «Можно было писать только «спасибо Партии», «я очистился от того-то или сего-то» и «я буду другим человеком, когда меня выпустят»».
После ее освобождения, женщина сразу уехала в Турцию. В Казахстане она не чувствовала себя в безопасности: властей этой страны обвиняют в том, что они отдают сбежавших из Китая уйгуров обратно в Синцзян.
Официальной статистики по лагерям не существует. Но добровольческая база данных жертв Синцзяна получила около 3000 свидетельств уйгуров, казахов и представителей других мусульманских меньшинств о своих пропавших родственников. По этим данным 73% задержанных — мужчины.
При этом, по мнению местных активистов, 2/3 уйгурского населения в Турции — женщины.
Некоторые из них тайно бежали из Синцзяна по земле, через Китай и Таиланд в Малайзию, прежде чем улететь в Турцию. В Зейтинбурну многие из них делят квартиры и пытаются раздобыть денег, нелегально работая портнихами в местной текстильной индустрии. Женщины, приехавшие без мужей, считаются среди уйгуров «вдовами». Их супруги застряли в Синцзяне, и они не знают, живы они или нет, на свободе они или в заключении.
Тридцатипятилетняя Калбинур Турсун уехала из Синцзяня в апреле 2016 года со своим младшим сыном Мохамедом — у него одного был загранпаспорт — а мужа и остальных детей она оставила в Китае. Калбинур была беременна седьмым ребенком и боялась, что ее заставят сделать аборт: у нее уже было намного больше трех детей, которых китайские власти разрешают заводить семьям в сельской местности по новому закону.
Когда Турсун только приехала в Турцию, она звонила мужу через WeChat каждый день. Но позже его арестовали. Она думает, что это произошло 13 июня 2016 года: именно тогда она разговаривала с ним в последний раз. После этого друг сказал ей, что мужа приговорили к десяти годам тюрьмы в результате ее отъезда. «Я так боюсь, что дети меня возненавидели»,— говорит она.
Турция считается более безопасным местом для уйгуров, чем другие мусульманские страны, включая Пакистан и Саудовскую Аравию, чьи лидеры недавно заявили, что не считают уйгурский вопрос проблемой. Уйгуры приезжали в Турцию волнами из Китая еще начиная с 1950-х. Но там им не дают разрешения на работу, а многие из них в результате уезжают искать убежище в Европе или в США.
Несмотря на то, что Турция традиционно выступала защитницей уйгуров, которых турки считают дальней родней, президент Реджеп Тайип Эрдоган не решается всерьез выступить в защиту кузенов, особенно учитывая, что у Турции улучшаются торговые отношения с Китаем. 9 февраля 2019 года Хами Аксой, пресс-секретарь турецкого министерства иностранных дел, прервал дипломатическое молчание. «Уже не секрет, что больше миллиона уйгурских тюрков подвергаются произвольным арестом, пыткам и политическому промыванию мозгов в лагерях и тюрьмах»,— говорится в заявлении Аксоя.
Его коллега из Китая Хуа Чуньин оспорила эти слова два дня спустя и назвала их «беспочвенным обвинением, основанным на лжи». Она подчеркнула угрозу «трех злых сил» — терроризма, экстремизма и сепаратизма — для Китая и других стран. В результате китайской политики в регионе, по словам Хуа, «жители Синцзяня обретают чувство безопасности, счастья и пользы… сияющая улыбка на лицах местных людей — самый красноречивый ответ на эти слухи». Хуа также подчеркнула террористическую угрозу, с которой сталкивается Турция, которая тоже является мультиэтнической страной. «Если она будет придерживаться двойных стандартов в борьбе с терроризмом, она навредит и себе, и другим».
Амина Абдувайит, у которой был свой бизнес в Урумчи, боялась свободно разговаривать, когда приехала в Турцию в 2015 году. Первые два года после бегства она боялась даже поздороваться с другими уйгурами на улице. «Хоть я уже и была далеко от Китая, я все еще жила в страхе и боялась слежки»,— говорит она. Хотя сейчас уйгурка боится меньше — WeChat она не открывала уже на протяжении полутора лет.
Другие пытались использовать приложение, чтобы связаться с семьями, но доступ к информации становится все более ограниченным. В 2016 согласно исследованию Citizen Lab, центра при университете Торонто, который занимается изучением методов контроля информации, WeChat начал цензурировать юзеров по ключевым словам. Среди них любые слова относящиеся к уйгурским проблемам: бунты в Урумчи в 2009, бунты в Кашгаре в 2012 или любые слова, связанные с исламом.
В Зейтинбурну сорокадвухлетняя швея Турсунгул Юсуф, вспоминает, как, начиная с 2017 года, звонки от родственников стали все более краткими и напряженными. «Они говорили “У нас все нормально, мы в безопасности”. Был свой шифр: если кого-нибудь посадили в лагерь, говорили “он попал в больницу”. Я говорила: “понятно”. Мы не могли свободно говорить. Моя старшая дочь написала “Я бессильна” в своем статусе в WeChat. Потом она послала мне одно сообщение — “Ассалам” и удалила меня.
Другой шифр в WeChat использует смайлики: падающая роза означает, что кого-то арестовали. Темная луна — отправили в лагерь. Солнышко — “я жив”. Цветок — “меня выпустили”.
С каждым днем сообщения становились все более таинственными. Иногда родственники получали цепочку пропагандистских лозунгов Коммунистической партии Китая после чего собеседник пропадал навсегда.
Живущая в Вашингтоне активистка Айдин Анвар вспоминает, что в тех случаях, в которых раньше уйгуры писали «иншалла», они теперь пишут КПК (Коммунистическая партия Китая). Ей несколько раз удавалось поговорить с родственниками, и это звучало, по ее словам, так, «будто из них вынули души». По мессенджеру часто передавали изображения граната: это партийный символ единства, идеи, что все национальные меньшинства и ханьцы должны жить бок о бок в гармонии «как зерна граната». К концу 2017 года большая часть турецких уйгуров потеряли связь со своими семьями в Китае.
В уставленной книгами квартире в Зейтинбурну Абдувели Айюп, уйгурский активист и поэт, занимается с Аминой Абдувайит, бизнесменкой, сбежавшей из Синцзяна после того, как полиция получила ее образец ДНК. Они записывают видео, которое потом планируют загрузить на фейсбук. Айюп снимает на смартфон, Амина сидит за столом и вспоминает, как ее родной Урумчи стал «цифровой тюрьмой». Абдувайит рассказывает, как они боялись включать свет рано утром, чтобы полиция не подумала, что у них утренняя молитва. Она перечисляет всех пропавших членов семьи — по ее мнению, все они находятся в центрах перевоспитания.
Абавайит одна из сотен уйгурок в Турции — и тысяч во всем мире — решивших выложить свои истории в интернет.
Эта цифровая революция продолжается уже год. Живущий в Финляндии активист Халмурат Харри думает, что он был первым уйгуром, снявшим видео о себе в интернете. «Я требую свободы для моих родителей, свободы для уйгуров»,— говорит он в видео, снятом в ванной его квартиры в Хельсинки. После съемок он побрил себе голову в знак протеста. «Потом я позвонил другим уйгурам и попросил их снять свои собственные ролики», — говорит Харри.
Такие видео, снятые в уйгурских кухнях, гостиных и спальнях, начали появляться на ютубе, в фейсбуке и в твиттере. Айюп описывает как в начале люди прикрывали лица и боялись, что их голоса узнают. Но со временем они становились храбрей.
Джин Бунин, ученый, работающий в основном в Бишкеке и в Алматы, ведет с добровольцами Базу данных жертв Синцзяна, в которой они собрали тысячи свидетельств от уйгуров, казахов, киргизов и других мусульманских меньшинств.
«Есть информация о том, что правительство готово пойти на уступки перед теми, чьи родственники записали такие видео»,— говорит Бунин. По его словам, некоторых людей отпускают через сутки после того, как такие признания появляются онлайн. «Это знак того, что правительство Синцзяна реагирует на эти видео»
Халмурат Харри завел хэштег #MeTooUyghur, призывая уйгуров по всему миру потребовать доказательств того, что их семьи живы.
Важнейшим источником солидарности для диаспоры стали группы в Whatsapp, утоляющие информационный голод изгнанников.
24 декабря 2018 года Калбинур Турсун — женщина, оставившая в Синцзяне пятерых детей — сидела в магазине женской одежды, которым она управляет в Зейтинбурну, и листала уйгурскую группу в Whatsapp. Она проверяет ее утром, вечером и десятки раз в день, потому что обновления и новые видео появляются постоянно.
Вдруг ей на глаза попало видео, на котором уйгурские дети играют за длинным столом. Голос за кадром кричит «Бизи! Бизи! Бизи!» (по-китайски это значит «нос») и дети показывают на свои носики. Турсун была поражена — на видео она увидела свою шестилетнюю дочь Айшу. «Ее эмоции, ее смех… это была она! Это было как чудо»,— говори она. «Я столько раз видела дочь во сне, что и не думала, что когда-нибудь увижу ее в жизни». Прошло два года с тех пор, как она последний раз слышала голос девочки.
Это видео одной из «Школ маленьких ангелов» в провинции Хотан, примерно в 500 километрах от Кашгара. Утверждается, что в ней держат около трех тысяч уйгурских детей. Турсун не знает, как далеко забрали ее остальных малышей. В интервью Радио Свободная Азия китайский чиновник рассказал, что уйгурские сиротские приюты охраняются полицией «для безопасности».
В отличие от многих других уйгуров-изгнанников Нурджамал Атавула смогла связаться с семьей после того, как WeChat у нее отключился. Она использовала древний способ: написала письмо. В конце 2016 года Атавула услышала о женщине из Зейтинбурну, которая регулярно ездит к родителям в деревню в Синцзяне. Она попросила землячку доставить письмо ее семье, та согласилась. Атавула написала брату, стараясь сделать так, чтобы никак не выдать его пограничникам в случае, если письмо найдут.
«Когда я писала письмо, я думала, что живу в средневековье»,— говорит Атавула. Она отдала курьерке письмо, подарки детям и деньги, которые она отложила для семьи.
Месяц спустя Нурджамал получила ответ. Уйгурка, которую она теперь называет сестрой, провезла письмо от брата, спрятав его в пачке салфеток.
Атавула послала еще одно письмо — но после третьей поездки женщина пропала. Что с ней случилось, никто не знает. Женщина все еще пишет своей семье, но только в личном дневнике, надеясь, что когда-нибудь ее дети прочтут их.
Прошло больше двух лет с тех пор, как Атавула получила письмо от брата. Она бережно хранит его — все так же в пачке салфеток.
Милая сестра
Как ты? После того, как ты уехала из Урумчи, мы не могли с тобой связаться, но как же мы были рады получить твое письмо. Мне столько надо тебе рассказать… Может быть, когда мы встретимся, мы сможем все сказать друг другу. Ты сказала, что скучаешь по детям. Пусть Аллах даст тебе терпения. Мама, я и все наши родственники так по тебе скучаем. Мы надеемся на тебя и гордимся тобой. Пожалуйста, будь сильной и не беспокойся о детях.
