Мы поднимаемся вверх по усыпанной снегом горе к мусульманскому кладбищу. На его окраине совсем свежая могила. Нет ни имени, ни даты — только мужская куртка и грязные перчатки, висящие на соседнем заборе.
Эта могила отличается от всех остальных вокруг, она вытянута в длину — явно не для одного человека.
Вокруг в снегу и грязи отпечатки ботинок. Днем ранее перед самым закатом здесь хоронили Мээрим и ее сыновей — Егора и Максима. Они сгорели в собственном сарае.
12 февраля в 15:13 в пожарную службу поступило сообщение о пожаре в селе Таш-Добо. Сначала вспыхнул сарай дома недалеко от местного сельсовета. Быстро распространяющийся огонь заметили из своих окон соседи — в то время пламя перекинулось на стоящий рядом гараж, а потом и на недостроенную баню.
В течение 23 минут, пока ехала пожарная машина, соседи тушили огонь своими силами: несли воду в ведрах, подтягивали шланги, засыпали снегом. Они боялись, что огонь может добраться и до их домов.
Но никто не знал, что в огне в это время горят Мээрим и двое ее сыновей. По одной из версий, она сама подожгла сарай. Местная жительница Наташа днем встретила Мээрим — та шла в сторону своего дома с небольшой канистрой бензина. Уже через несколько часов, сарай вспыхнул. Соседи подозревают, что Мээрим дала выпить детям и себе что-то вроде снотворного, чтобы они все вместе просто уснули. Во время тушения пожара из сарая не донеслось ни звука — было совсем тихо.
Пожарные обнаружили почти полностью обгоревшие тела Мээрим и ее детей под черным куском металла.
«Мы накрыли тела и сразу вызвали милицию. Наша работа на этом была окончена», — говорит пожарный Жаныбек, который приехал на вызов в Таш-Добо.
Мээрим было 33 года. У нее были густые темные волосы, светло-карие глаза, вокруг которых только начали появляться первые мимические морщинки. Ее старшему сыну Егору было 9, а маленькому Максиму едва исполнилось год и три месяца. Мальчики были светловолосыми и улыбчивыми — их обожала вся семья. «Егор таким хорошим мальчиком был, играл со всеми, здоровался всегда, хорошо учился в школе, хорошо говорил», — вспоминает погибшего ребенка соседка. Совсем маленький Максим только-только учился говорить и мог сказать лишь «мама» и «папа». Их семейные фотографии висят на детском одеяле, накинутом на юрту, которую установили на следующий день после пожара. На одной из них Егор заботливо держит на руках младшего брата, который отвлекся на кого-то, кто остался за кадром.
Утром в день пожара все было как обычно. Муж Мээрим Игорь с утра пошел на работу — на мельницу. Когда вернулся, на месте уже работали пожарные. Он пытался открыть дверь дома, но она была заперта. Игорь искал Мээрим и детей, надеялся, что они куда-то уехали, просто не предупредив его — в последнее время жена часто ездила в Бишкек по делам.
Но в этот раз она никуда не уехала.
Тот вечер Игорь провел в слезах, до конца не понимая того, что произошло. «Похороните меня рядом с ними», — попросил он соседей. Те напряглись и начали шушукаться о том, что Игорь тоже, возможно, покончит с собой. Говорит, что в последний месяц они с Мээрим совсем не ругались — у них, вроде бы, все было хорошо.
На поминках Игорь сидит в машине со своими друзьями и выглядит по-странному спокойным, отрешенным. Только его сестра Юлия знает, что каждую секунду он думает о том, почему его Мээрим так поступила. Кроме Юлии его почти никто не может понять — Игорь родился глухим и может общаться только с помощью языка жестов и коротких звуков. Мээрим могла слышать только одним ухом, а их сыновья могли и слышать, и говорить.
По двору дома бегает еще один пострадавший — черная собака с немного выгоревшей на боку шерстью. Она не лает на посторонних людей — боится. После пожара, свидетелем которого она стала, ее с трудом нашли в дальнем углу дома.
Ворота открыты нараспашку. Рядом с ними на самодельной скамейке из металлических ящиков и доски сидят аксакалы села, вокруг дома кучками стоят люди — человек 20 — и обсуждают случившееся. Многие из них не присутствовали на месте событий, но у каждого есть собственная версия о том, почему Мээрим так поступила.
«Я слышала, что перед пожаром она была сильно расстроена, она все эти года все терпела, и вот она сорвалась», — говорит одна из местных жительниц.
Родственники Мээрим обвинили во всем свекровь Светлану: якобы она постоянно притесняла невестку, избивала и выгнала жить в сарай.
«Плакала, мне сообщения писала. Я даже звонила тете Свете и говорила: «Пожалуйста, не трогайте их». Мээрим в последнее время на свекровь много жаловалась, все [ее родственники] это могут подтвердить», — рассказывает журналистам Акылай, сестра Мээрим.
Игорь, его сестра Юлия и их мама Светлана избегали всех журналистов пока речь не коснулась отношений Мээрим со своей свекровью. Юлия, разозлившись на журналистов, которые обвинили во всем ее маму, провела для них целую экскурсию по дому, чтобы показать комнату, где жили Мээрим и Игорь с детьми. Если верить деревенским сплетням, Светлана после ссоры выгнала их ночевать в сарай, где семья хранила мешки с мусором.
Уютная комната с кроватями и детскими игрушками, в шкафу аккуратно висит одежда Егора, особенно выделяется его бордовая образцовая школьная форма, рядом с цветочными горшками стоят ходунки Максима.
«В любых семьях бывают конфликты и наша не исключение, но никогда ничего такого не было. Мээрим с Игорем были вместе почти 12 лет. Ходят всякие бредовые слухи, что это моя мама довела ее до такого, но это не так», — говорит Юля.
Слухи о семье Мээрим быстро расползлись по селу — кто-то слышал от кого-то, что Мээрим избитая ходила по улицам, кто-то слышал, что Светлана отбирала у семьи все деньги, а кто-то уверен в том, что Мээрим в момент смерти была беременна.
Но их соседка Айгуль эже говорит, что не замечала в последнее время никаких признаков конфликта в семье. Те, кто хоть немного ее знали, описывают ее как совершенно нормального человека, в то время как СМИ называют ее «невменяемой». Милиция еще не закончила следствие, но рассматривает версию самоубийства, ведь Мээрим видели с канистрой бензина. После случившегося магазины, где можно было купить топливо, приостановили свою работу и просто отмахиваются от вопросов — «бензина нет».
А к дому приезжают и приезжают машины — то родственники, то журналисты. Последних встречает Юлия, повторяет уже заученные реплики на камеру и категорично запрещает распрашивать о случившемся свою маму и брата.
Но Игорь и без того для меня закрыт — в селе нет ни одного сурдопереводчика и все мои попытки поговорить с ним или его друзьями заканчиваются провалом. Они меня не слышат, а я не понимаю их жестов. Я чувствую себя неловко.
Они стоят перед воротами дома и о чем-то беседуют — в полной тишине, но активно жестикулируя. Один из них, который немного слышит, переводит мне, что они выражают свои соболезнования Игорю. Он выглядит так, как будто бы он не здесь.
Спустя неделю после пожара, когда я приезжаю, чтобы проведать пострадавших, Игоря нет дома. Говорят, ему тяжело находиться там, где все напоминает ему о погибшей семье, поэтому он на несколько дней уехал к своим друзьям. Каждое упоминание о Мээрим приносит ему боль.
Юля осталась в доме мамы, чтобы присматривать за ней и братом. Теперь она за старшую. Слухов стало так много, что Юля выключает интернет в доме, чтобы не читать всего, о чем трезвонят люди.
«Я устала, что-либо доказывать. Мы будем дальше как-то жить, поднимем на ноги Игоря, он не один, у него есть я и мама», — говорит Юля и заходит в дом. Сгоревший хлам кое-как убрали, но черные стены сарая и гаража еще долго будут напоминать о случившемся.