Суд приговорил таксиста из Балыкчы к трем годам тюрьмы за изнасилование 33-летней женщины. Оба — жертва и обвиняемый — не согласны с приговором и выдвигают свои версии произошедшего.
33-летняя бишкекчанка Наталья (имя изменено) в августе прошлого года обратилась в балыкчынскую милицию с заявлением об изнасиловании со стороны местного таксиста. Этот случай стал резонансным из-за того, что преступление происходило днем на глазах пятилетнего сына жертвы.
Суд приговорил насильника к трем годам лишения свободы. Но обе стороны — жертва и сам таксист — недовольны вердиктом. Наталья считает приговор «слишком мягким», потому что минимальный срок по статье «Изнасилование» — пять лет тюрьмы. Адвокат осужденного считает, что было недостаточно доказательств вины таксиста.
Сейчас идёт пересмотр дела. И жертва, и таксист настаивают на своих версиях произошедшего.
Как это было: версия жертвы
Слова Натальи записаны с её слов, сказанных в интервью Kloop.kg:
На свадьбе два дня мы праздновали. На третий день, 28-го, мы уже собирались ехать домой. Утром мы встали, обед еще готовился. Я подошла еще спросила, когда он будет готов. Мне ответили, что примерно через час. А я в Балыкчы в последний раз была где-то 8 лет назад. У меня здесь подруга есть, я подумала: «Схожу к ней». Собрала ребенка и пошла. Думала, схожу за час туда-сюда и будем собираться [в Бишкек], пообедаем и поедем домой.
Вышла на дорогу, поймала такси, чтобы быстрее было. Договорилась за 100 сомов до школы Ленина. Он согласился, я согласилась и села в машину с ребенком за заднее сидение.
Потом он [водитель] остановился около магазина. Я не спрашивала. Он ничего не говорил, зачем он остановился, что ему надо купить. Я подумала: «За сигаретами, наверное». Сказал «Сейчас» и вышел. Вернулся, у него была бутылка пива — он ее около себя положил на переднее сидение — и купил чипсы и сок, маленькую бутылочку. Чипсы и сок он отдал сыну моему, сказал, что угощает. Ну естественно, когда мы к магазину подъехали, сын начал просить: «Мама, чипсы, сок». Я сказала: «Никаких чипсов. Сейчас домой приедем, будут тебе чипсы и сок». Потом он сел спокойно. Я сказала, что отдам деньги за чипсы и сок.
Я спросила, почему мы так долго едем. Он ответил, что дороги делают: «Сейчас объедем». Когда мы стали выезжать [в места], где жилые дома кончаются, я начала уже переживать.
Когда начались горы, я подумала: «Как можно так объезжать?» Я знала, что от центра, минут 20 было до этой школы Ленина.
Я сказала: «Куда вы нас везете? Остановите». Он резко поменялся, начал орать. Поворачивается: «Заткнись, я тебе сказал, заткнись!»
Когда мы в горы заехали, он открыл пиво, налил и говорит: «Пей». Я отказалась. Он приказал выпить. […] Я выпила стакан. Остальное так и осталось в машине. Потом он начал приставать ко мне. Я говорила: «Отстаньте, уберите свои руки!»
Он резко [повернулся] к сыну. Его трясло, он был неадекватный, орал постоянно. […] Он сказал: «Сейчас мне не дашь, я твоего ребенка в жопу выебу». Вот так и сказал, матом. Меня сразу заколотило, я напугалась. Здесь хоть ори, хоть заорись – прибьет и меня, и ребенка, и ничего я не смогла бы сделать, все-таки мужик есть мужик. Я начала давить на жалость. Я начала плакать и говорить, что деньги есть, что я на свадьбу приехала, родственников много, если нужны деньги, я дам. «Отвезите, только ребенка не трогайте», – умоляя, чего я только ему не говорила.
Он видел, что меня трясло, и сын смотрел на все это. Потом он открыл мою дверь, вытащил меня за руку. Ребенок, естественно, за мной. Он [таксист] его в машине закрыл, и мы, получилось, что как-бы подрались около машины. Он меня тащил, я не шла. Он меня по лицу, потом за шею потащил, на руках у меня остались синяки, от того, как он меня тащил, у меня ногти были поломаны.
Там был овраг и кусты. Он меня в этот овраг затащил и приказал раздеться и ударил по лицу, по голове, толкнул меня, и я упала [на копчик]. Он требовал, чтобы я разделась. Сама я не раздевалась. Он с меня стащил шорты, стал стаскивать трусы, я их [натягивала] обратно. Они растянулись так, что, когда мы их нашли [на месте преступления], я их даже не узнала, на размера три, наверное, больше. Он даже олимпийку не снимал, только шорты и трусы. Начал насиловать. И все это время он матерился: «Тварь, сука, заткнись!»
Потом встал резко и побежал к машине. Я испугалась, думала, может что-то ему не так, может он психически больной. Я даже не стала одевать ни трусы ни шорты, как они валялись, я их схватила и за ним бежать. Шел дождь, везде глина. Я на нее наступаю, у меня шлепок даже видно не было, вся в грязи была. Он подбежал к машине, открыл дверь. Я думала, что он сейчас сядет и уедет. Куда мне потом бежать за машиной? Ребенка увезет, и все.
В этот момент ему кто-то позвонил. Он взял телефон из машины, дверь осталась открытой. Сын на меня смотрит, я в одной олимпийке, а там [внизу] ничего нет. Я быстро шорты на себя натянула. Все было в глине. Трусы даже одевать не стала.
Он начал орать: «Заткнитесь, заткнитесь!» Сын плакал, а ему кто-то звонил, и вот он психовал. Он взял сына за руку и [вытащил] из машины. Сел в машину. На переднем сидении так и оставалось пиво, он его вышвырнул и уехал.
Я с ребенком осталась одна. Трусы у меня в руках. Сын у меня плачет дурниной. Дождь льет, и ветер сильный. Он [сын] у меня синий, заплаканный. Я сижу сама, загнулась, реву. Сил не было ни встать, ни идти. Он, бедный, встал и говорит: «Мамочка».
Встала, пошла. Шли, я на гору залезла, смотрела вообще куда идти, в какую сторону. Дошли до первого человека попавшегося – это был пастух. Я у него попросила телефон, позвонила, сказала где я. В это время меня уже искали.
В такси я села где-то до обеда, в 11 или 12, домой я позвонила где-то в 4. Все это время я обратно шла. За мной на такси приехали. […] Почему-то потом этот таксист не был допрошен, как и пастух, которого я встретила. На суде не говорили ни о том, ни о другом.
Я рассказала все сестренке. Она сказала, что нужно сразу же заявление написать. Тем более они уже звонили в милицию, пока меня искали, предупредили, что девушка пропала, но им сказали, что мало времени совсем.
В этот же день судмедэксперта вызвали. Уже темно было. В 4 где-то я домой попала, мы поехали в милицию и там оставались до самого позднего вечера. Его [насильника] задержали в этот же день, где-то через полтора-два часа.
Когда я поехала в милицию писать заявление, ребенок остался дома. Милиционеры ездили домой моего ребенка допрашивать. Дали ему газету с машинами «Купи-Продай», он показал, что там было 4 колечка, что это была «Ауди». […] «Мама с дядей дрались, мама плакала, он маму бил, тащил», – рассказывал сын. Когда следователь приехал в Бишкек, мы нашли психолога детского, и адвокат мой присутствовал на допросе. Ребенок так и говорил: «Потом дядя маму долго душил». Естественно, он же не понимает, что он там сверху [делал].
Милиция его привезла, тут же провели опознание: троих завели, я зашла и сразу на него показала. Только он уже переодетый был, в беленьких штанах или шортах, весь беленький.
Потом меня повезли в роддом, где судмедэксперт взял мазки. […] Когда у меня экспертизу брали, я все еще была в таком виде [в грязи], эта девушка [сотрудница роддома] сказала что-то вроде: «Когда же он угомонится?» Первый следователь тоже говорил, что это не первый случай, что он [насильник] откупался всегда.
Сразу же как мы написали заявление, на следующий день приехали его родители, брат и 20 тысяч сомов давали, мол, у тебя все равно ничего не получится. Его мать кричала: «Я его заберу из зала суда, вот посмотришь. Бери лучше деньги». Отец его говорил: «Прости, дочка, что я могу сделать? Вот такой он у меня, но все-таки это мой ребенок». Его отец говорил, что он «урод в семье». И странно, что мать начала: «Вот вам деньги только нужны». Ну какие деньги, если они сами привозили?
Они очень много раз с этим вопросом приходили. То машину хотят подарить они мне, то деньги предлагают, чтобы хотя бы со второй степени [тяжести] на первую переделать. Просили написать, что детей [насильника] жалко, взять деньги: «Ребенку что-нибудь купишь». Я отказалась от денег, от всего. Пусть его судят так, как он заслуживает. Ну, а ему дали три года, аж смешно.
«Не виноват», — они [родственники насильника] начали говорить, когда узнали, что экспертизы нет [наличия биологических следов], а до этого он во всем признавался. Когда милиционеры его взяли, он писал, что он это сделал. Он писал: «Я ее зашугал. Я не думал, что она пойдет заявление писать». И на очной ставке он признал, что половой контакт был. Мой адвокат спросил куда, он ответил: «Во влагалище». А на суде он уже начал говорить, что ничего вообще не было. […] А сейчас все переворачивают, как будто я его изнасиловала.
Версия адвоката таксиста
Повествование ведется со слов адвоката Жуматая Абдрахманова, озвученных им во время пресс-конференции в Бишкеке:
По нашему мнению и по мнению осужденного, решение суда было вынесено, мягко говоря, незаконно. Потому что нет ни одного доказательства, что было событие такое, было изнасилование. Суд руководствовался только показаниями потерпевшей и ее пятилетнего сына. И он [сын] тоже прямо не указывает, что действительно было и не может обрисовать, как положено. Он говорит: «Да, я видел, мама с кем-то ругалась и был какой-то легкий рукопашный».
Ну есть психологическая экспертиза, что он [сын потерпевшей] не склонен к фантазиям. Однако при допросе ребенка адвокат осужденного не участвовал. А он имел право участвовать. На следствии, ладно, упустили, а на суде первой инстанции его [ребенка] не было. Суд даже не выслушал ребенка. А прокурор был против, мол, это психику ребенка [травмирует], нельзя, мол, допрашивать ребенка, Почему нельзя? Если суд руководствуется этими показаниями, он [суд] обязан был проверить их.
А события на самом деле были в городе Балыкчы, в 12 -13 часов. Как это вы представите себе? Таксист, нормальный мужик, имеет семью, достаточно живет, и как это может быть? Такие дела, как правило, делаются совсем по-другому. В безлюдном месте, где-нибудь в лесу или в горах. А в городе, в центре города, как это? Я не верю. Не знаю, суд чем руководствовался.
Все заключения экспертизы говорят, что не было такого события. В трусах потерпевшей не найдены следы, антигены осужденного. На теле нет никаких видимых и невидимых гематом. Если верить словам потерпевшей, была драка.
Само понятие «изнасилование» значит «вынуждает человек». А без воли как можно вынудить? Надо руки ломать, бить по лицу или по морде, я не знаю. Каким-то образом применять силу. А по заключению экспертизы, у потерпевшей нет никаких телесных повреждений, даже легких. Нет никаких антигенов, ничего не было.
Вот эти деньги не зря озвучены. Сначала она требовала 20 тысяч сомов, потом перешла на 20 тысяч долларов. Почему? Зачем? Следствие и суд это не выяснил. […] Я точно не знаю, видимо, в момент, когда она написала заявления, его привезли, и вот после этого она, наверное, потребовала деньги. Но когда момент настал отдавать деньги, она отказалась. «Мне нужны доллары», и все.
Она требует незаконно 20 тысяч долларов. Ну материального-то ущерба не было. А моральный ущерб она должна была [потребовать], но в приговоре суда нет. Если бы она предъявила гражданский иск, в приговоре суда должно было быть указано.
Нет никаких мотивов. Осужденный ранее не судим, имеет семью, достаточно живет. То есть он не должен был идти на такой шаг. По простым понятиям. Но почему-то суд вынес такое решение и не понятно, вообще-то по этой статье от пяти лет [лишения свободы]. Почему суд дает три года? Тоже вопрос. Учитывая, что он, мол, ранее не судим, имеет семью, хорошо характеризуется и так далее. Ну только из-за этого? Мне не верится.
Мой подзащитный говорит, что он невиновен. Он говорит: «Голосовала женщина с ребенком, я ее посадил в машину». До этого две женщины сидели. Он их отвез на автовокзал, а потом спросил, куда ее отвезти. Она внятно не может объяснить, куда ей надо. Искали какую-то улицу. […] Может быть он полчаса ее возил, может быть час, я не знаю. […] В конце концов, он взял за руку эту женщину, высадил и уехал. Все. […] В городе Балыкчы, не за городом. Точную улицу я не знаю, но не в горах […] Он, оказывается, читает намаз. Как раз в это время, в час дня обычно молитвы [начинаются]. […] А она была пьяная. Сначала говорила туда надо ехать, потом не узнавала места.
Почему вы думаете, что она не могла выдумать этого? После пьянки пришла в себя и могла придумать.
К сожалению, нет [подтверждения алкогольного опьянения потерпевшей], поэтому я говорю косвенно, никто не проверял. Поэтому я говорю «косвенно», но со слов осужденного.
Когда он высаживал, она была недовольна, она кричала: «Я тебя посажу. Ты должен был меня отвезти». Но она не знает, куда отвезти. […] Поэтому в пьяном [состоянии] после этого она пошла и написала заявление и ушла. А потом она долго не появлялась, со слов родственников осужденного. Где-то два-три дня ее не могли найти. Она где-то там, может и приходила в себя.
По материалам дела у нее нет постоянного места жительства. Ну это, конечно, нас не касается, но косвенно-то можно и на это смотреть. Потерпевшая как живет, что имеет, достаточно ли живет, имеет семью или нет. Она снимает квартиру, оказывается, постоянного места жительства не имеет. Разведена. В момент события была пьяная.
Прокуратура все проверяла, и на данный момент нет никаких доказательств, что он когда-то где-то пытался кого-то изнасиловать или привлекался. Была проверка, по моим данным, и сейчас доказательств нет, что ранее он был по этим или по другим статьям судим. Или даже попытка, не было такого.
Меня попросили родственники выступить с пресс-конференцией. Дело в том, что много информации вышло о том, что он маньяк, начали обсуждать его. Они [родственники] и не хотели может быть выступать, но их вынудило это все.
Будем воевать. Будем доказывать, что он невиновен.
По теме: